Эта запись Библиотеки Просперо появилась на свет довольно неожиданно, но нельзя сказать, чтобы случайно.

В 2001 году я только начинал осваивать компьютерные методы создания музыки, не писал никаких «песен», пытался быть чисто «электронным» музыкантом.

Мне нравилась дешевизна, скорость и большие возможности вслушивания, выстраивания, видоизменения звука, если работать не с живыми музыкантами, а с компьютером.

В августе 2002 года я приехал в гости к маме в Новую Каховку. Практически во все свои «путешествия» я беру минидиск, т.к.  я люблю делать field-recordings — полевые записи.

Забегая вперед, могу сказать, что меня никогда особо не интересовала «ритуальная» музыка в том смысле, в котором часто назойливый индустриально-эмбиентный хлам предлагают андерграунд-лейблы… Эта музыка (точнее — запись) не предназначалась озвучивать или сопровождать «некий ритуал»: она и была им — ритуалом, ибо процесс был важнее цели, правила игры значили более, чем результат. Как известно, игра — тоже своего рода ритуал… Поэтому этот диск — никакой не саундтрек, это не работа внутри какого-то жанра, стиля… Я даже думаю, что этот проект никогда не стремился быть искусством.

Это — артефакт, или если угодно — документ, отчет (так и тянет меня написать — «отчет из Интерзоны»)…

В голове у меня крутилась довольно грубая идея «жертвенности». Не музыкальная идея, не творческая, а скорее — эзотерического, что ли, толка… Я рассуждал о «жертвенности» как о снятии пафосной, сентиментально-бытовой маски трагичности с понятия «смерть». Я искал подтверждение своей догадки, что потеря жизни (или вообще потеря чего-либо) не важнее и не трагичнее самой жизни, что часть равна целому… Форма и содержание едины, Тело и Дух неразрывны, мысли и воплощение взаимозависимы… Вдох или жест можно приравнять к жизни. Потеря есть суть приобретение Нового качества. Жест, движение. Путь. Смерть — начало или продолжение другой жизни.

Топливо ответственности — страх. Страх будущего, неизвестного, боязнь неудачи, несущей изменения. Этот страх неизбежен, если мы мыслим ответственностью за смерть, причиною наш обычный, видимый, человеческий порядок вещей. У меня было устойчивое мистическое ощущение «отработать» эту идею на уровне какого-то последовательного, но «несерьезного» действия: я полагал «вынести» само событие, факт смерти из мира человеческого порядка в океан Божественного Хаоса, неразумного, непознаваемого (где смерти нет и быть не может). Заодно попытаться наполнить смыслом жизненный цикл какой-то заведомо смертной сущности — беспомощной, приговоренной, хрупкой…

В эту идею я почти случайно посвятил Юру Самсона.

Поначалу я не думал о словах, или тем более текстах. Меня занимала чистая концепция, но сама идея использовать слова как не очень универсальные, но вполне «живые» символические единицы, принадлежащие исключительно «нашему» миру, мне понравилась… Придать словам особый смысл, хотя нет — даже не смысл, а нечто более тяжелое, универсальное, физическое — вес, значимость, энергию. Обозначить, очертить момент рождения и смерти слова, прожить его жизнь совместно, сосредоточиться, срезонировать, ощутить его «шкуру», его эмоции, «детали биографии». Впитать в себя, как свои собственные переживания и память, обстоятельства места, действия и времени жизни Слов — как бы «вынести» само вербальное значение слова за скобки обычного течения жизни, оставить в живом пространстве символ, голый скелет. Заглянуть за ширму, увидеть отсвет «той» жизни, что происходит Там?

Оказалось, что у Юры буквально «на языке» приготовился некий набор не очень очевидным образом между собой связанных как бы «текстов» с ярко выраженной «жертвенной» окраской.

Слово было решено «прицепить» к трансцендентному транспорту — изначальному, внеязыковому эзотерическому символу, на топливо пошла сама суть затеи, «смысл жизни» Слова — жертвенная энергия… Цель — Вечный океан, Космос, Нагваль. Палачи, жрецы, стало быть — мы.

Поэтому решили делать все сразу и на месте, лишь дождались благоприятной для ритуальных действий Лунной фазы.

На обычном «человеческом» языке мы оговорили лишь самые простые «правила игры», т.е.  обстоятельства ритуала. Конечным результатом мне виделись Участие, Наблюдение и Ощущение.

Юра и я готовились самостоятельно. Действие и место мы не согласовывали до самого последнего момента.

Дальше все совсем просто. Ближе к полуночи мы нашли замечательное место, на которое наши с Юрой ощущения удивительно синхронно и похоже отреагировали. Это был пустырь чуть ли не в самом центре города, но как бы «выпавший» из течения жизни, не желавший в жизни как-то участвовать. Мы были совершенно трезвыми и собранными.

Юра нашел пятачок довольно чистой почвы среди каких-то груд битого кирпича и расположился прямо на земле с подшивкой общих тетрадок на коленях, окружаемый сухим, но удивительно пахучим не то кустом, не то суховатой высокой травой. Этих кустов было полно на пустыре, в них сидели кузнечики, сверчки, комары и пели кто во что горазд. Я тоже нашел рядом с Юрой какую-то ямку-плешь и практически залег в нее с минидиском на земле, микрофоном в руке и наушниками на голове. Какое-то время мы просто сидели и слушали шорохи трав, дыхание пустыря, возню насекомых. Отзвуки какой-то жизни вне нашего «жертвенного купола». Время потяжелело и еле ползло, как лава, но ничего экстраординарного не ощущалось, мы как бы спрятались от своего мира, но трудно было сказать, куда попали. Вроде мы как бы принесли с собой чужую куполу жизнь, запахи, звуки…

Потом я вдруг почувствовал желание Юры как-то податься этому тяжелому течению и начать что-либо предпринимать — примут нас или отвергнут. Мы привыкли, к нам привыкли, но нужно было делать то, зачем пришли, нас пустили совсем ненадолго. Юра еще какое-то время рылся в тетрадках, листах — закладках и потом нашел то, с чего стоило начинать. И заговорил.

В реальном контексте времени-места-действия концентрация на Слове, на его не просто филологическом, а истинно трансцендентном значении действительно придала ему повышенную энергию, символичность, значимость…

В тот момент, когда бывшие реальными в свое время переживания и ощущения автора (Юры) превращались в произносимые человеческими губами слова и Юра уже находил глазами следующую строчку, слова теряли свою «плоть», становясь лишь слабыми бессмысленными колебаниями воздуха и висящими в открытом небе символами. В этот момент, прежде чем достигнуть моих ушей (или мембраны микрофона), мы уже не ощущали просто слов, а наполнялись какой-то странного рода информацией, возникавшей из «разницы ощущений», видоизмененным в Символ Звуком.

В момент касания звуковой волны моих барабанных перепонок умирал и сам Звук, и Слово, оставался только Символ, та самая непривычного рода информация.

В мою голову (или на дорожку минидиска) входили уже живые и реально существующие конструкции, только частично состоящие из вербальной «текстовой» информации, ибо мертвая память, давно минувшие моменты его жизни и законсервированные в словах мысли Юры воскресли вновь, но уже несли на себе отпечаток реально существовавшего времени, информацию, следы нашего внимания, энергии, существования.

Мы пережили историю заново и увидели если и не Закулисье, то хоть какие-то Детали Декорации ближе и четче. Мы провели Слово от Рождения-Небытия немых знаков на бумаге в наш мир, дали им жизнь, дали смерть микро-частичкам Мира, мы были ответственны и не побоялись, что с нас в любой момент могут спросить. Тогда мы просто запомнили ту кляксу — закарлючку на Общей Декорации, которую сами же и накарлякали.

Удивительное красивое чувство — полнота ощущений, сопричастности, игры.